1

Когда Л, худенькая молодая девочка 15 или 16 лет, приходила к нам домой заниматься литературой, моя любимая, А, лежала в соседней комнате на нашей огромной двуспальной кровати в тихой, отчаянной ревности. Дважды в неделю мы оставались с Л наедине, я заглядывался на ее шею и щиколотки, а если стояло лето — на предплечья, ступни, запястья, острые, нежные, недоступные. Я хотел Л.

2

Полтора года назад мы расстались с А. Спустя пару дней я написал Л и предложил встретиться: мы не виделись год. Конечно, я не писал Л, пока я был с А. Только однажды позвонила: рассказала, что поступила в университет, очень рада. Потом какое-то время мы оба молчали, и я представлял себе Л, стоящей в вестибюле университета возле доски со списками поступивших. Понятно, что такие доски нигде не найти. После паузы она сказала «Спасибо», но с глубоким, чуть театральным придыханием, мне показалось, нарочно — и тут же повесила трубку.

Когда мы наконец встретились, шел сильный дождь. Л вышла без зонта. Мы почему-то решили все равно немного пройтись. Л шла совсем рядом, до странного близко, почти сталкивая меня с тротуара; ее согнутая, как спрятанная от воды шея, неловкий, пугливый, но в то же время довольный взгляд — она смотрит искоса, снизу-вверх, хотя мы одного роста. Как здорово вымокли ее волосы — а она будто не замечает!

В баре она сказала, что не станет пить ничего крепкого, потому что если об этом узнает ее парень, то он «очень расстроится». Что она хотела этим сказать, я не знаю, но мне стало не по себе — все-таки если у нее есть парень, который расстроится из-за того, что она может напиться, то звать ее к себе — по крайней мере сегодня! — не стоит. Поэтому я тоже «расстроился», хотя и не подал виду.

3

Спустя несколько месяцев мы вдруг стали общаться ближе: она попросила помочь ей и ее друзьям с учебным проектом. За помощь хорошо заплатят. Я согласился. После этого случилось вот что.

Компанией мы выпивали в баре. Все разошлись, мы остались вдвоем. Громко играла музыка. Стояла майская ночь. Ее парня в этот раз почему-то не было, но я даже не думал об этом.

Мы вышли на улицу, я смотрел, как Л курит. Зачем-то вытащил из кармана ключи, начал ими вертеть, уронил. Потянулся — Л наступила носком своего черного кожаного ботинка на связку ключей Я посмотрел на нее снизу вверх. Она улыбалась. Я почувствовал, что мне не по себе от того, как я сильно я вдруг ее захотел. Вспомнил, как однажды она почти вбежала, извиняясь за опоздание — как от нее пахло потом, дешёвым одеколоном (мужским), юностью. У Л запуталась заплечная сумка, резко пытаясь ее снять, она чуть не сорвала с себя верхнюю часть платья. Ее нежное, розоватое плечо, алая бретелька бюстгальтера, — что скрывается там, в чашечках как жемчужных раковинах! — ее смущенный, но довольный взгляд, когда она видит, как я смотрю на нее; голые ступни по пыльному паркету в комнату, ритмичный скрип. Сейчас я выключу свет свет в прихожей, проверю, закрыла ли она входную дверь, и зайду в комнату, где следующие два часа мы будем только вдвоем..

..Л улыбнулась, удержалась, чтобы не захохотать. Потом обернулась, вдруг стала очень серьезной, будто увидела что-то пугающее. Потушила сигарету о край урны, зашла в бар. Я остался на улице. Громко хлопала черепица на высокой, желтеющей крыше. Уже собирался рассвет. Я оглянулся и увидел, как Л полулежит на стойке.

..Она показала свой телефон: восемь пропущенных звонков от парня, десятки сообщений. Отвернулась. Майская утренняя тоска, чуть сонливая обреченность. Густые русые волосы, пробор за пробором, немного веснушек, острый, чуть вздернутый нос. Я смотрел и думал, что она ждет, пока я коснусь ее, чтобы она могла отнять мою руку, чтобы это сделалось лишним — или не отнять, может, повернуться ко мне, может, подняться, чуть подвинуться — или даже встать! — на стуле, вытянуть шею, коснуться своими губами моих. Я увидел, что на нас смотрит парень за соседним столиком. Я думал, что мы одни — откуда он взялся? Я неловко улыбнулся — мне стало очень грустно. Я провел несколько раз — с сильным невыраженным чувством — по голове Л. Она не пошевелилась (хотя точно не задремала); я чувствовал, что она своим молчанием и недвижимостью принимает мое прикосновение, волосами трогает руку, дает так возможность нам быть вместе.

Потом резко подняла голову: очень радостный и очень испуганный взгляд. Сказала: «Я не хочу домой». На телефон пришло еще одно уведомление, она выключила экран. Встала, вышла на улицу.

Меня взяла дрожь, когда я видел через высокое, в пол окно, как не спеша она курит, кажется, уже свежая, совсем не усталая, как оглядывается, пытаясь угадать номера проезжающих мимо машин, и как бодро перебегает улицу, как открывает заднюю дверь такси, садится, громко — что слышно в баре — хлопает ей закрыв.

Сквозь огромное окно бара, форточное окно отъезжающего автомобиля, летний округлый воздух я вижу, как она, удаляясь, смотрит на меня и прощается.

4

Вечером Л написала, что чуть не рассталась со своим парнем, приехав чуть пьяная, ранним утром домой. Вот этот взгляд, когда заходишь домой — его прячешь куда получится в стены, мебель, в трамвайный шум за окном, куда сможешь, сам от себя; любимый смотрит как незнакомец, с ним встречи не ждешь, противно от мысли сейчас оказаться в постели, но уже раздеваешься догола, забываешь как сон что было, просыпаешься рядом в обнимку — и вот еще один день.
Мерзкая, отвратительная картина чужого мирного счастья.

5

Спустя несколько месяцев Л написала — впервые — и попросила встретиться. Мне совсем не хотелось идти. Я вспомнил, как был зол и разочарован.

Она рассказала, как они с парнем ездили за границу, в гостеприимной, но грязной стране, что все было хорошо, как там было хорошо, как потом они вернулись, как она наконец-то ушла от него.

На улице очень тепло, хотя уже поздняя осень. Пустынные улицы выкрашены фонарным светом в больнично-желтый.

Мы сидели с Л в баре, когда она сказала, что она ушла, потому что ее парень, Т, снова ее избил и позже взял силой, а ей это надоело. «Сколько можно», — сказала она, допив рюмку крепкой, но очень сладкой анисовой настойки, и зарыдала.

6

Проснулись мы вместе, ближе к вечеру, очень довольные: она боялась идти домой и попросила остаться у меня. Там все случилось само собой. Хотя я беспокоился, что близостью могу ее пожалеть, очень скоро я понял, что не могу жалеть Л даже в таком экстремальном ее состоянии — что мое желание сильнее меня и что оно общее, что мы его разделим только между собой, оно нас захватит, мы все забудем и вот так проснемся, вместе, даже в обнимку, нежно, по-моему.

7

На следующий день, когда я впервые остался наедине, мне стало нехорошо. Я зашел домой, увидел косые лучи седеющего вечернего солнца, которые превращали стену комнаты в тюремную камеру. Я сел на пол в прихожей. Попытался заплакать, но ничего не вышло — только нервный, сухой кашель. Позвонил своему другу, Д, попросил встретиться. Мне хотелось рассказать ему все прямо сейчас.

Мы выпили. Д заказал порцию жареной картошки с очень плохим майонезом соусом желейной консистенции. Каково это — ударить человека слабее тебя со всего размаху в грудь, хлестко, по самому больному, поднять как куклу, бросить на диван, перевернуть на спину..

Д слушал мой рассказ очень спокойно, хотя мой голос сильно дрожал. Еще мне хотелось, чтобы Д оставил немного картошки, но я рассказывал так увлеченно, что не заметил, как она закончилась. Д дожевал, запил пивом, оглянулся на один из мониторов, где показывали очень скучный футбольный матч. Продолжая смотреть футбол, он сказал, что у него на работе была точно такая же история.

Девушка, красотка, всем говорила, что ее избивает муж, он же начальник, и все ей верили, и даже не хотелось жать руку этому мудаку при встрече. Это длилось год, никто почему-то не думал это проверить — может, она сама просила не спрашивать у него, чтобы ей не досталось лишнего. А потом так вышло, кто-то не выдержал и прямо спросил, что это за дела. Начальник удивился, то есть не удивился, а охуел; позвали жену, она чуть смутилась, потом робко сказала, что немного преувеличивала. Даже, кажется, улыбнулась как развела руками. Спустя два месяца забеременела и скоро ушла в декрет. А его серьезно повысили, и они молодой счастливой семьей переехали в другую страну..

..Я вышел на улицу. Было очень холодно, совсем не хотелось тут стоят. Пришлось закурить, чтобы не стоять просто так.

Я вспомнил, как несколько лет назад, когда Л ходила ко мне на занятия, я дал ей задание написать трогательный, смелый рассказ о любом тревожном событии, которое с ней случилось. Взволнованная, она читала, как они с подругой остановили машину на трассе, слезно попросили незнакомого мужчину их подвезти, тот с радостью согласился, но он все время пил водку (хотя в России так делать нельзя по закону), не был пристегнут, а в какой-то момент съехал на лесную дорогу, защелкнул двери и дотронулся до мраморной белизны бедра подруги Л. Я как-то видел те ноги и сам бы с радостью дотронулся до таких. Но Л, которая сидела на заднем сидении — подруга села вперед, — испугалась, хотела закричать. Подруга Л сидела в оцепенении, не могла даже повернуть голову, обе понимали, что все очень плохо: сальный мужчина, он называет молоденьких девочек дочками, те беззащитны, двери закрыты, голые, манящая белизна ножек; звать некого.

Наудачу мимо шли велосипедисты, увидели через окно смятенное лицо Л, хотели подойти, но водитель открыл двери, девочки выбежали, Л сидела на стуле и плакала, я вышел из комнаты, чтобы принести ей успокоительный стакан простой воды.

..Д что-то заказывал у стойки, я видел его через окно. Потушил сигарету о край урны, как тогда это сделала Л, я вспомнил ее взгляд сверху-вниз. Не возвращаясь в бар, чуть пьяный, я пошел домой к Л.

8

Чтобы не звонить в домофон, я дождался, пока кто-то зайдет в подъезд. Долго, устало поднимался по неосвещенной лестнице — будто и не спешил никуда. Постучался в дверь — может быть, слишком грубо и громко. Ничего. Постучал еще раз. Прислушался. Чьи-то шаги. Тишина. Постучал еще раз, Л тут же открыла. Темно. Я не видел лица Л, но чувствовал, что она не взволнована, необычно спокойна.

Небольшой красный светильник горел в глубине квартиры. В его свете можно было различить мужские домашние брюки на бельевой сушилке, гитару, походный рюкзак. Л поняла, что я вижу все это. А еще, что она стоит в безразмерной рубашке своего парня на совсем голое, еще вчера целиком мое, юное, цветущее тело. От всех этих мыслей я сразу же протрезвел. Она почувствовала это и сделала шаг назад. Улыбнулась, чуть отошла, потом резким движением приблизилась, чтобы закрыть за мной дверь. Быстрым шагом ушла в комнату, задвинула шторы, что-то поправила на кровати, выключила единственный светильник, взяла телефон, что-то там набрала — стеклянно-синий свет на ее лице, звук клавиатуры айфона, — отбросила его в сторону, так же быстро вернулась ко мне.

Встала в ожидании — так, будто уходя задала вопрос, а я все не решусь отвечать. Не дожидаясь ответа, причмокнула как домашняя кошка.

Рубашка парня Л с грохотом падает на холодный кафельный пол прихожей. Ему вторит трамвайный гул за пластиковым окном.